Вобла

Юрий Фридман-Сарид

Июль девяносто-какого-то… Реховот. Жара нечеловеческая.
Бреду домой – от центральной автобусной станции на родную окраину. Через центр, пешком. Короткими перебежками. То есть волочишь босые ноги в сбитых сандалиях метров пятьдесят под солнцем немилосердным – и заскакиваешь в аптеку, в банк, в магазинчик какой по пути – под мазганом, – кондиционером, то есть, – постоять, охладиться.

Хозяева не возражают – кивают понимающе. Жара. Сегодня просто так заскочил – завтра что-нибудь купишь. Постоишь, остынешь, на морду свою копченую в витрине зеркальной полюбуешься, майку пропотевшую со спины отлепишь – и снова в путь.

Воды в литровой бутылке уже на донышке. Воду прихлебывать все время надо, до того, как жажду почувствуешь – иначе обезвоживание. И жемчуга в почках обеспечены…

Сначала запах забытый почувствовал. Потом ящики родные увидел, у «русского» магазина выставленные. Из неструганых досточек занозистых. И гвозди торчат. Здесь таких не увидишь. «Русский» магазин – значит, хозяева наши, земляки, – и продукты родные, из стран незабвенного СНГ. С миру по нитке – шпроты рижские, конфеты московские, колбаса копченая украинская… Некошерное все, понятное дело. А тут запах, значит, – издалека в нос шибает, – и ящики. Воблу завезли.

Захожу. Точно, вобла. Выбрал, не торопясь, рыбешки три-четыре под пристальным взглядом хозяина – видуха-то у меня бомжеватая, если честно. И на последние трудовые шекели – пару пива хорошего взял. Чешского. Чего уж там… Дом рядом – и согреться не успеет.

Остаток пути малый до дома – как долетел. Лепота! Мелкая у бабушки с дедушкой в мошаве (поселке), к вечеру привезут, жена из Иерусалима еще не вернулась. Первым делом пиво в морозилку, – замерзнуть не успеет, но остынет, сам – под душ.

Ополоснулся, труселя семейные, просторные, чтобы хозяйство продувалось, на мокрую гузку натянул, – и к делу.

На стол газетку постелил, как положено. Русскую. «Вести». Не «Ха-Арец» левацкий, который жена читает. Жена, – не успел сказать, – сабра. Коренная израильтянка.

Женился вот сдуру «назло врагам», когда своя к местному ушла. Приехала за пару месяцев до меня со своими родителями и меня не дождалась. Крепко меня тогда приложило – расхлебывай теперь… Да ладно…

Газетку, значит, постелил. Воблу разложил. Высоцкого в кассетник воткнул. «Кони привередливые». Любимое. Не шабат сегодня – можно и погромче.

Сел. Воблу выбрал, об угол стола побарабанил обстоятельно, очистил не торопясь. Свежая. Пива первую из морозилки достал – холодненькая. Кружки нет, стакан взял. Эх, граненый бы… Выцедил, закрыв глаза, оторвал полоску воблы, вдумчиво зажевал. Кайф. Кеф, если правильно, по-арабски. Аль-а-кеффак! Да аллах с ними, с арабушами – Высоцкий поет! И вобла к пиву…

Не заметил, как жена вошла. Вторую запотевшую уже почти высосал и пару рыбех оприходовал.

Первым делом – к магнитофону.

– Опять этот хрипатый орет! – приглушила.

Виолончелистка, кус эммак! Классическая школа. Высоцкий для нее – «хрипатый». Слов не понимает. Пытался вначале объяснять, да какое там…

Застыла. Запашок учуяла. К столу подошла.

– Это что такое? – на воблу.

– Рыба. Соленая. Русская – отвечаю.

Взяла кусочек. Пожевала, скривилась. Выплюнула.

– Ихса! Да как вы эту гадость едите? А почему на газете? Тарелку лень взять?

Я: кулаком по столу – хрясь!

– Традиция!

Пошла к плите, кастрюлями греметь и пи—еть на языке пророков, с арабскими вкраплениями.

Прав был учитель: жениться – только на своих. Если в детстве разные сказки читали да на разных горшках сидели – жизни не будет…