В неприятельском окружении

Инна Иохвидович

Анна, в те дни, когда выдавалась свободная минутка, любила гулять по кладбищу, что было неподалеку от дома. Здесь она гуляла ещё с дочерью, когда та была маленькой, с нею и со стариком, что приходил , почти ежедневно на могилу умершей жены. Да ей это было привычно, ещё там, на родине, они с матерью часто проводили время в ближнем парке, что был на месте старинного, ещё  девятнадцатого века, кладбища. Здесь ей становилось привычно-хорошо, не то что на улице или дома или на службе.

«С покойниками спокойнее» –  внутренне улыбалась молодая женщина

Её существование здесь, в стране, чьей гражданкой она стала, было смятенным. А ведь приехала она сюда больной девочкой, которой там, где она родилась прожила до девяти лет, не смогли помочь. В её болезни никто не мог разобраться и ей приходилось месяцами лежать в постели, пока не наступало некоторое улучшение, и она снова могла ходить. Да и  те светлые промежутки, что врачи называли «ремиссией» она была во многом ограничена. То есть не могла быть сама собой!

Что приходилось на долю больного ребёнка, как не читать да думать…

А исцеления искать пришлось  далеко-далеко от родины…

Так они с матерью, отец умер от раннего инфаркта, приехали сюда, в Германию.

И свершилось Чудо! У девочки закрылись раны?! Почему да отчего, на этот вопрос ответа не было, потому было решено, что там это происходило от плохой экологии, последствий Чернобыля и тому подобного…

Так прошли годы и десятилетия. Она окончила гимназию, потом отделение истории искусств университета… Работала в государственной картинной галерее. Вроде бы всё складывалось, если и не совсем так, как мечталось, но неплохо…

Если бы не…

За те годы, что лежала она, то  читала много. И среди этих книг как-то странно оказалось большое количество , с рассказами об Отечественной и Второй Мировой войне! И все они были завязаны на жестокой битве, между её родиной и страной её нынешнего проживания. У неё не было, как у мамы, никаких ассоциаций между словами «ахтунг», «хенде хох» и всеми в этом же роде словами из книг и фильмов о том времени. Потому и немецкий не вызывал в ней никаких отрицательных эмоций. Тем более, Анна была человеком, как говорили с врождённой грамотностью, потому без ошибок писала ,как на германских языках – немецком, английском, так и на романских – французском и испанском. Но вот то, о чём она когда-то  читала в книжках стало странно пробиваться в её обыденное, школьницы и студентки, сознание.

А началось это в больнице, где пришлось Анне лежать с пневмонией в одной палате с очень старой женщиной. Старушка понравилась Анне  жизнелюбием и аккуратностью. Как-то рассказывая о себе, о своем отрочестве, она заявила, что это было лучшее время в её жизни, время ожиданий и надежд, когда на душе было  чудесно от ощущения полноты жизни! Анна даже немного позавидовала ей, эти чувства ей самой даже знакомы не были! Но подсчитав, когда же это было, ей вдруг стало ясно, что было это во время Второй Мировой?! А старушка только подтвердила это: «Да, да, это и в самом деле было во время правления Адольфа Гитлера!»

В беседах с другими, встречавшимися ей по жизни, немолодыми людьми она слышала то же самое?! Все эти люди, что были тогда детьми либо юношами и девушками, обожали то время и своего вождя?!

Она уже не недоумевала по этому поводу, а ведь сколько книжек она прочла по денацификации Германии?! Значит то, что  сама «денацификация» была неким, только кажущимся событием в жизни целого народа?! Иначе чем можно было объяснить эту всеобщую привязанность к фюреру? И это в стране побеждённой?!

И что ещё отмечала для себя в изучении этого своеобразного  «страноведения» Анна, так это то, что последующие поколения вообще не желали на эту тему разговаривать! То есть как поняла уже девушка, они эту тему вины и войны, вытесняли из своего сознания?!

Много прочла она уже сейчас, книг, документальных свидетельств о войне, но не приблизилась ни на сколько к пониманию  поведения своих современников?! С пожилыми , с теми ей стало ясно. Тогда она поняла политику не выдачи въездных виз лицам, рождённым в Германии до 1924 года в государство Израиль.

И сама  стала настороженно, с неприязнью относиться к пожилым людям, рождённым некогда в этой стране.

Анна славилась, как лектор по Северному Возрождению. Она и сама любила их проводить, по своей любимой теме, не отказываясь их читать нигде, кроме домов «для пожилых» или «домов для престарелых» , или  даже в домах, типа «дома отдыха для пожилых»! Она не могла побороть это чувство даже не отчуждения, а какой-то враждебности, что она испытывала к ним?! А ведь как это давно было, ещё в те времена, когда даже  мамы на свете ещё не было?!

А времена наступили тревожные, из-за самостоятельного курса России, её независимых решений, вновь поднялась, дремавшая видимо до поры, до времени, русофобия?! Теперь пресса открыто  писала антироссийские статьи! По телевидению, по всем каналам было то же самое… Вот эта открытость ненависти, презрения, наконец-то прорвавшаяся наружу, откровенно удручало Анну. К тому же,  оживлённо обсуждавшие что-то коллеги, замолкали при её приближении. Она понимала, что это происходит от того, что осуждается курс России, не желающей принимать условия Запада. Вот эта, обусловленная политикой жизнь, делала  существование подчас невыносимым…

Здесь, на лютеранском  кладбище, где вспоминались прогулки с ребёнком и дедом,  в котором она поначалу заподозрила старого наци, становилось ей  как и раньше, легко на душе. Деда в Германию депортировали из Венгрии после Войны, как  венгерского немца, юношей шестнадцати лет. Тогда этнических немцев со всей Европы свезли сюда. Он так и не смог полюбить свою новую родину, так называемую родину предков, «историческую» родину. Много было для того причин. Анна подумала тогда о сходстве их с дедом судеб… Он, как и она, не любил старых нацистов. А она, удивляясь себе, почти желала смерти им, нынче безобидным!

Шла она по кладбищу этим мартовским днём, заметив у одного из могильных памятников пару. Женщину, убиравшуюся у могилы, и старика сидевшего рядом, на принесённом ими стуле. Она прошла мимо них,  только отметив про себя, что женщина была уроженкой Юго-Восточной Азии, скорее всего филиппинкой, а уж старик был немцем, ещё из тех!

Анна была уже достаточно далеко, когда услыхала крик, сначала мужской сдавленно-дребезжащий, и женский – громкий! Она обернувшись увидала старика, лежавшего на земле, рядом с опрокинутым стулом, а рядом суетящуюся филиппинку. Она побежала к ним. Поставила стул, потом прихватив  старика, подняла его, дивясь лёгкости его тела, усадила на стул, и начала стряхивать прошлогоднюю сухую листву с его дорогого , «от кутюр», костюма. Глянула в его выцветшие, до белёсости, глаза, на его лицо с правильными чертами, но словно бы припорошенного старостью, и не ощутила того привычного прилива ненависти, что сопровождал её  уже годы, когда она смотрела на ему подобных … Он что-то произнёс, видимо благодарил, судя по интонации, она слушала не понимая, только удивляясь и радуясь поселившейся в ней лёгкости…