Радист

В молодости я завидовал уверенным в себе людям. Я рос болезненным, нервным, мечтательным и закомплексованным ребенком, плавно перенеся эти замечательные качества сначала в юношеский, а затем и в студенческий возраст. Да и в статусе «молодого человека» – они никуда от меня не делись. Вернее, я от них.

Встречаясь по жизни с прочно стоящими на ногах, излучавшими уверенность в себе людьми, я всегда пытался понять, на чем эта уверенность основана – деньги, внешность, талант, физическая сила, что-то еще? Один из самых впечатляющих уроков по теме я получил от Радиста. Tочнее – через него.

Я уже писал в своих заметках, что, отчислившись в 1975-м – в связи с тотальной борьбой с «сионистами» в питерских вузах – из ленинградской Корабелки и успешно откосив от армии, я устроился на работу в Ленконцерт, сиречь концертную организацию, объединявшую работников всех многочисленных жанров советской эстрады. (Понятие «поступить на работу» в те годы не существовало: на работу именно что «устраивались»). Во времена царствования товарища Романова – не государя-батюшки, а первого секретаря Ленинградского обкома партии – это была одна из немногих питерских контор, где пресловутый «пятый пункт» не являлся препятствием: в противном случае Ленконцерт просто пришлось бы закрыть. Я работал там лет пять – сначала художником-оформителем, благо недурно рисовал, затем – рабочим сцены и осветителем, «темнилой», в различных гастрольных коллективах. Это был один из самых интересных периодов моего и без того нескучного бытия: я работал со многими звездами советской эстрады того времени и видел их закулисную жизнь – не скажу, чтобы сильно зауважал после этого большинство из них. Самое главное: эта работа дала мне возможность вдоль и поперек объездить весь Союз, от Кишинева и Киева – до Владивостока и Магадана, от Мурманска и Северодвинска – до Ташкента и Душанбе. Не говоря уже о многочисленных Мухосрансках и Верхнежопинсках, как именовались провинциальные российские городки на гастрольном жаргоне. После чего я окончательно и на всю жизнь понял, что такое советская власть: вдали от стольных градов, Москвы и Питера, ее бесчеловечный абсурд проявлялся во всей своей полноте и совершенстве.

В гастрольных поездках свободное от непосредственно концертной деятельности время артисты, да и техперсонал, посвящали двум основным занятиям – бизнесу и бабам, зачастую совмещая их: два в одном. Бизнес заключался в продаже местной золотой молодежи привезенного с собой дефицитного барахла – чаще всего фирменных джинсов и сигарет, стоивших в провинции в два-три раза дороже, чем в Питере – и в прочесывании местных магазинов и торговых баз в поисках товаров, дефицитных, в свою очередь, дома. (Для некоторых этот «нетрудовой доход» был основным, значительно превышая скромную музыкантскую зарплату). Приглашение на концерт, сделанное артистом популярного ансамбля, билетов на который в городе было не достать – открывало двери в подсобки магазинов; ну, а если продавщица была молодая и симпатичная – и не только…

Разумеется, продавщицами дело не ограничивалось: если дела торговые были бизнесом, то «бабсклей», как следует из названия – спортом и образом жизни. Девочек снимали в гостинице, в городе, на улицах да и прямо на концертной площадке – непосредственно перед концертом или после него. Для уважавшего себя артиста было нормой заводить подругу в каждом городе, где выступал ансамбль, – а гастрольная поездка, как правило, включала 4-5 городов, а то и больше. Особо одаренные товарищи после каждого концерта возвращались в гостиницу с новой дамой; ну, а самые ленивые (и нетребовательные) могли перед гастролями зайти в концертный отдел и просто сделать выписки из Блядь-бука. («Блядь-буком» именовалась хранившаяся у одного из администраторов толстая адресная книга, куда в алфавитном порядке были вписаны все населенные пункты, в которых когда-либо бывали наши артисты – с именами и телефонами, соответственно, местных «любительниц эстрады». Записи в Блядь-буке непрерывно обновлялись: вносить, говоря современным языком, апдейты после очередных гастролей считалось гражданским долгом каждого честного артиста).

В известном ВИА (вокально-инструментальном ансамбле, если кто не знает или не помнит), с которым я мотался по стране пару лет своей гастрольной жизни, признанным чемпионом в этом виде спорта был, как ни странно, не артист – музыкант или вокалист – а радист. (Радистами в концертных организациях называли тогда техников по акустической аппаратуре и звукорежиссеров – в то время эти профессии еще не разделялись. В их обязанности входила установка и настройка аппаратуры и микширование звука на концертах. От радиста зависело очень много; хорошие радисты ценились). Я не хочу, по понятным причинам, называть его имя, поэтому буду писать просто: Радист. С большой буквы.

Так вот, наш Радист был действительно выдающимся специалистом по женской части – наверное, одним из самых серьезных профессионалов-пикаперов, которых я когда-либо встречал. Впечатляло, что среди его гастрольных пассий преобладали, как правило, элитные, уважающие себя фемины, которые явно не стали бы ложиться под первого встречного гастролера. Развести на секс он мог практически любую понравившуюся ему женщину. Два-три раза на моей памяти случалось, что дама, пришедшая на вечеринку с кем-то другим, покидала ее вместе с Радистом – при том, что за весь вечер он едва ли перекидывался с ней парой слов. Хотя поступать так, по всем понятиям, было западло, Радиста настолько уважали в команде, что ему и это прощалось – другой ебарь-перехватчик на его месте неминуемо получил бы по морде. (В свое время в ансамбле по-взрослому выписали дюлей костюмерше-лесбиянке, попытавшейся отбить подвыпившую даму у кого-то из мужиков). Хорошо знавшие Радиста никогда не знакомили с ним своих жен и постоянных подруг.

Не для меня одного было загадкой, чем именно Радист так привлекал баб. Ему был тридцатник; худой, чуть выше среднего роста и совершенно обыкновенной внешности. Одевался он, в отличие от затянутых в джинсу и замшу артистов, вполне по-советски: мятые немодные брюки и студенческий свитер под свободным , болтавшемся на нем пиджаком; карманы пиджака оттягивали отвертки и многочисленные детали аппаратуры. Общую неряшливость дополняла постоянная небритость физиономии. Стильная трехдневная щетина тогда еще не вошла в моду – ему просто было лень бриться. Но, повторяю, все это не имело никакого значения: Радист бил влет любую дичь.

(Только потом, годы спустя, я понял, в чем состоял секрет его успеха у женщин. Радист, как никто, умел слушать и сочувствовать – со-чувствовать. Женщины вообще любят пожаловаться на жизнь и на то, что их никто не понимает, а Радист настолько внимательно выслушивал все откровения, настолько искренне смотрел при этом в глаза, так сопереживал, что женщина полностью расслаблялась и доверялась ему – как врачу или психологу. Все остальное было уже элементарно, Ватсон. Как рассказала мне, разоткровенничавшись, одна из его гастрольных пассий – она вообще не поняла, как оказалась с ним в постели. При том, что была она далеко не из последних фемин в городе, в котором тогда выступал наш ВИА.)

Надо ли говорить, как я ему завидовал? Мои собственные гастрольные успехи на этом поприще были весьма и весьма скромными. Бизнесом «купи-продай» я не занимался – это просто было не мое. Свободные часы в поездках я посвящал в основном книжным магазинам.

Это было время книжного бума, когда по непонятной причине стало престижным собирать домашние библиотеки – даже в тех слоях советского общества, где печатное слово встречалось в основном на обрывках газет и проникало в души исключительно в процессе медитации на толчках коммунальных сортиров. Вся напечатанная литература улетала с прилавков со свистом; действительно хорошие книги на прилавки не попадали и продавались у книжных спекулянтов по десятикратной, а то и выше, цене. Директора книжных магазинов в общественной иерархии почти поднялись до уровня продавцов мясных отделов – хотя сравниться с ними, конечно, не могли по определению.

Тем не менее, в провинции еще была возможность найти хорошие книги – и чем дальше от больших городов, тем вероятнее. К тому же местные издательства часто перепечатывали пользовавшуюся спросом литературу, вышедшую до того в издательствах центральных. Качество печати, конечно, было неизмеримо хуже: все лимиты на бумагу уходили в центр – но меня интересовали книги для чтения, а не для полок, и за годы поездок я собрал недурную, по тем временам, библиотеку.

Что же касается фемин (пора вернуться к теме повествования), то одной из основных проблем – не единственной, конечно, – была полная для меня невозможность общения с дурами, особенно с дурами провинциальными, хотя бы и самыми смазливыми. Даже на один вечер, даже с самыми многообещающими в смысле возможного их употребления – мне нужна была тема для разговора, и мне должно было быть интересно общаться. Перверсия, конечно, но иначе я просто не мог. (Излишне добавлять, что Блядь-буком, при такой разборчивости, я никогда не пользовался). Так что, если я и знакомился с продавщицами, то это были продавщицы книжных магазинов, из читающих книги, а не просто торгующих ими; с такими мы узнавали друг друга с полуслова. Другой категорией женщин, с которыми у меня что-то получалось, были школьные учительницы – как правило, бывшие интеллигентные девочки, закончившие педвузы в больших городах и направленные в провинцию по распределению, да там и застрявшие. Тоска провинциальной жизни их убивала, и они тоже были рады свежему человеку, да еще из северной столицы. За знакомством, разумеется, следовало приглашение на наш концерт – одним из преимуществ работы осветителем была возможность провести в зал знакомых при любом аншлаге: срабатывала профессиональная солидарность техперсонала.

Тем не менее, эти знакомства далеко не всегда завершались так, как мне бы того хотелось: мешала моя неуверенность в себе и неумение перейти от слов к делу – то, что женщины всегда очень хорошо чувствуют. Великодушный Радист, с которым я приятельствовал, даже пытался давать мне уроки мастерства, но корм был явно не в коня – таким, как он, надо было родиться.

Через два года работы в этом ВИА меня перебросили в другой гастрольный коллектив, и я потерял Радиста из виду. Пересечься в Ленконцерте в перерывах между поездками не получалось: наши гастрольные графики не совпадали. Где-то через год, однако, находясь в Питере и зайдя в Ленконцерт за смешной осветительской зарплатой, в очереди в кассу я увидел ребят из своего бывшего коллектива – они тоже были в городе. После обязательного обмена приветствиями, новостями и сплетнями – какой же Ленконцерт без сплетен! – я поинтересовался, как дела у Радиста и где он сам. Оказалось, что некоторое время назад Радист ушел из ВИА и перевелся в центр, в радиомастерскую Ленконцерта. На гастроли больше не ездит, занимается ремонтом аппаратуры и обслуживает концерты на ленинградских площадках.

Отстояв очередь и получив свои кровные, я спустился во двор и прошел в радиомастерскую – повидать Радиста, которого частенько, надо сказать, вспоминал.

Радист был на месте. Я едва смог его узнать. Он еще больше похудел, даже осунулся. Под глазами были темные круги, сами глаза потускнели. Небритая щетина превратилась в бородку, тоже, впрочем, неухоженную. Он выглядел, как тяжело больной или как потерявший кого-то из близких. Радости при виде меня он не выказал.

После пары слов я вытащил его во двор покурить – в мастерской был народ, – и без обиняков спросил, что с ним происходит. Он отвел глаза и глухо ответил, что все нормально. Поддерживать разговор ему явно не хотелось. Докурив сигарету до половины, Радист спросил меня о моих делах, и, не слушая ответа, извинился, что ему надо идти, закончить срочный ремонт. Мы попрощались. Он повернулся и пошел в мастерскую, сутулясь и шаркая ногами, как старик.

Я вернулся в здание. Ребята из ВИА еще паслись около кассы – судя по всему, получку собирались обмыть. Я отвел в сторону трубача, дружившего, как я помнил, с Радистом, и спросил – что, собственно, происходит с его другом.

– Беда у Радиста, – ответил музыкант, вздохнув. – Не стоит у него…

– Что-что? – переспросил я, не поняв.

– Да член у него не стоит – разъяснил трубач, сделав характерный жест рукой. – Врачи ничего найти не могут, вроде все на месте. Функциональная импотенция, – говорят. – Переебся, короче, исчерпал лимит… – он сокрушенно помотал головой и вернулся к народу.

…Я ехал домой и думал о том, как устроен мир. В том, что для Радиста это действительно было трагедией – я не сомневался. Бабы были смыслом его жизни, член – ее основанием. Когда член упал – жизнь закончилась…

P.S. Радиста я больше не встречал – в поисках своего смысла жизни я вскоре ушел из Ленконцерта. Как стало известно от трубача, с которым я продолжал общаться, Радисту удалось вылечиться и восстановиться. На гастроли, правда, он больше не ездил.