Для меня эта война резко изменила взгляд на русскую культуру

Борис Херсонский

Елена Фанайлова: Бориса Херсонского я хочу попросить выйти на эту сцену, и как поэта, и как психотерапевта, и как одессита, и как автора стихов о войне, и как мужчину, который прослушал сейчас женские какие-то версии военных действий.
Борис Херсонский: Я часто говорил, еще до того, как все началось, что мой дед прошел две войны, папа – одну, Великую Отечественную, и почему мне вдруг должно повезти, и я ни одной войны толком не должен увидеть? Как-то на заднем плане шла афганская война, еще при Советском Союзе, и мы понимали, что это невозможная война, обреченная война, но те, кто затеяли эту войну, этого не понимали.

И это, наверное, понимал Киплинг, который видел другую афганскую войну, написавший стих:
Брод, брод, брод через Кабул
Брод через Кабул и темнота…
И мы все-таки не видели эту войну как свою, она была для нас абсолютно чужая. Мы понимали, что ее ведут люди, которые к нам не имеют никакого отношения. И так получилось, что солдат, которые погибли на афганской войне, в ближайшем кругу не было. Чечня – это уже была война другой страны, хотя, может быть, мы еще тогда окончательно не понимали, что это другая страна, но чеченская война нам это помогла сделать. Потому что мы вдруг поняли, что мы не вели бы такую войну.
Эта война все-таки уже наша. Даже если мы не находимся на фронте. Она порождает чувство тревоги и страха, естественное для времен войны, но в то же время она порождает и чувство вины, синдром тыловой крысы. То есть ты понимаешь, что где-то люди стреляют, что где-то люди погибают, на кого-то снаряды падают, чью-то крышу пробили, а в твоем городе “только 48 человек” погибло в ходе столкновений пророссийских и проукраинских групп, только и всего, что каждые две недели что-то взрывают, но ты не чувствуешь все-таки линии фронта, даже если взрывают дверь квартиры, в которой ты прописан. Ты все-таки чувствуешь, что ты не в окопе, не в блиндаже, а где-то далеко. Ты выходишь в город и видишь веселых людей, которые улыбаются, идут по своим делам, и понимаешь, что большинству нет никакого дела. И вдруг понимаешь, что, наверное, и во время Великой Отечественно войны так было – был глубокий тыл, в котором жили люди с большими лишениями, гораздо большими лишениями, но жили, занимались своими делами, разговаривали, и над ними не летали снаряды.
Может быть, эта война проложила если не линию фронта, то жесткую границу между нашими, Лена, странами. Еще два года назад меня Сергей Иванович Чупринин спрашивал, чего это мы все интересуемся российскими делами, мы что, не понимаем, что мы живем в другой стране, что мы иностранцы? На это я ему ответил, что в общем и целом мы не совсем иностранцы, с одной стороны, а с другой – мы понимаем, насколько наша судьба зависит от изменений в режиме Российской Федерации. Но, честно говоря, отвечая так, я не понимал, что это может быть военное вмешательство.
Должен еще сказать, что, да, кроме того, этот страх или тревога может быть парализующими, когда у людей опускаются руки, а может быть стимулирующими, когда люди начинают активнее работать и осмысливать. Для меня это была стимулирующая тревога, она стала постоянным фоном моей жизни, и стихи – это, в общем-то, работа в каком-то смысле с этим чувством тревоги. Что еще очень важно, психологи, начиная с Жана Пиаже, выделяют два типа информации. Первый тип информации просто добавляет что-то к тому, что ты уже знаешь. Допустим, ты знаешь, что есть рыба-игла, есть рыба-пила, акулы, все это рыбы, и думаешь, что рыбы – это то, что плавает в воде, что имеет плавники. И вдруг ты узнаешь, что кит – это не рыба, и те признаки, на которые ты опирался, это было не то. И перед тобой встает уже совершенно другая система.
Для меня эта война резко изменила взгляд на русскую культуру, к которой я принадлежу. Если я раньше помнил стихи Ломоносова, разумеется – “Открылась бездна, звезд полна. / Звездам числа нет, бездне – дна” или “Уже полдневное светило / Простерло свет свой по земли”, или “Хвалу Всевышнему владыке” – все то, что мы знаем, я вдруг вспомнил, сколько военных од написал Ломоносов. Я вспомнил оду “На битву при Хотине”, а Хотин – это Украина. Я вспомнил, что “Гимн” Державина, который был какое-то время официальным гимном Российской империи, “Гром победы, раздавайся! / Веселися, гордый Росс!”, эта ода была написана на покорение Крыма. То есть я понял, как военная тема пронизывает всю российскую культуру.
Украина в этом тоже повинна, у нас военная, казацкая тема пронизывает тоже всю нашу культуру и поэзию. И мне кажется, что если в двух близких культурах военная тема так сильна, то не надо, чтобы эти культуры сталкивались. Потому что две родственных и две в каком-то смысле милитаристских ментальности… Даже наш гимн: “Згинуть наші вороженьки, як роса на сонці” и “Душу й тіло ми положим”. В российском гимне сейчас больше величественных слов, но когда-то там были строки: “Захватчиков подлых с дороги сметем”. Потом отредактировали, и Сталин ушел из гимна, и мало ли что из гимна не уходило совсем за эти годы… Вот что я хотел сказать по поводу этой войны и того, как мы ее ощущаем.
Эта книжка называется “Месса во времена войны”, по названию мессы Гайдна, которая еще называется “Месса с литаврами”, потому что в последней части литавры звучат как пушечная канонада, как напоминание, что существует война во времена, когда люди молятся о мире. А хор говорит, что даже когда звучит канонада, все равно нужно говорить: “Дай нам мир!” Она издана в России. До того, как мне позвонили из украинского издательства и спросили, нет ли сейчас этого файла. И я благодарен издательству Ивана Лимбаха, которое эту книгу выпустило, это петербуржское издательство. Вот я говорил о военных одах, и мне кажется, что мой отклик во многом состоял из таких архаизированных, может быть, чуть-чуть и не архаизированных стихов.
Лекция по географии-2
1.
Острова хороши для отдыха. Полуостров хорош для захвата.
Спросите любого прапора, или даже солдата,
что из ранца не выбросил маршальского жезла,
лежащего там со времен Империи Зла.
Полуостров похож на сосок. Корова, дай молока.
У тебя – просторное вымя – хватит всем на века.
У тебя – широкие плечи и высокий удой.
С трех сторон окружен полуостров кровью, а не водой.
2.
Полуостров влечет полоумных. Все, что начинается с “полу”,
например, полушубок и полумесяц. В среднюю школу
полуграмотных строем ведут преподать урок.
Знай свой шесток – урок бывает жесток.
Знай свой полуостров, как собственных пять перстов.
Знай количество танков, орудий и блокпостов.
Полуостров похож на сосок. Или, вернее, на член.
Утирает захватчица губы, поднимаясь с колен.
3.
Все, что выдается в море, просится в пасть к пирату.
Все, что легко захватить, уже готово к захвату.
Говори на своем языке, или молчи на чужом.
Перешеек, что горло – легко перерезать ножом.
Полуостров похож на язык. Он высовывается изо рта.
На нем растут виноградники – замечательные сорта.
Там мечеть на мечети, и христианский храм,
построенный генуэзцами, в колокол бьет по утрам.
4.
Нет – да – нет, а подберешь на пляже монетку
Пантикапеи, Босфора. Тут в железную клетку
век посадят, как зверя – так писал Мандельштам.
Век мой, зверь, ты вынослив и ты приживешься там.
Полуостров похож на кукиш, что выставил материк.
В центре его – болото. В центре болота – кулик.
Он хвалит свое болото, не замечая солдат,
которых ведет лохматый, колченогий примат.