Нью-йоркский вклад в победу

Лариса Саенко

Американцы отмечают капитуляцию Германии без парадов и салютов. “Обидно- можно было бы и больше внимания уделить”, – пожимает плечами 85-летний Джим Делени, мой старый во всех отношениях друг.

Он помешан на военной истории и вечерами прилипает к своему любимому военно-историческому каналу, глядя который кажется, что война еще не окончена. Джим, в прошлом манхэттенский шпаненок, цепкой детской памятью ухватил пять лет войны, которая началась, когда он был десятилетним мальчишкой.

Я люблю слушать его рассказы.

Сковородки – на пули

Преддверие Второй мировой войны для США, объявивших нейтралитет, было каким-то смутным. По Мэдисон маршировали многотысячные парады американских немцев, одетых в нацистскую форму со свастиками. Они требовали, чтобы Америка присоединилась в гитлеровской коалиции и критиковали Рузвельта за “проеврейскую политику”.

Немцы-антифашисты выходили на митинги под своими лозунгами. Расколотой на “красных” и “коричневых” была итальянская диаспора. А вот профашистский “Немецко-Американский бунд” запретили сразу, как только японцы атаковали Перл-Харбор.

Shipfitters on lunch break at the Brooklyn Navy Yard, August 1944.

“Один день изменил всю жизнь Нью-Йорка. К призывному пункту на Таймс-сквер начали стекаться тысячи добровольцев, их провожали толпы соседей по кварталу и все пели “God bless America”, – вспоминает Джим.

Аналог советской “Вставай, страна огромная” в США появился тоже в сорок первом – “Let’s remember Pearl Harbour, as we did the Alamo” Дона Рида (“Будем помнить Перл-Харбор, как мы помним Аламо” – патриотическая параллель к исторической битве времен Техасской революции). Только американская песня была бравурной, без надрыва и слезы.

Да и война для американцев, была, конечно, другой. Американских немцев не стали закрывать в концлагеря, как поступили с калифорнийскими выходцами из Японии – в точности в сталинском духе “переселения народов”. Но именно тогда горячие сосиски франкфуртеры в Нью-Йорке навсегда переименовали в хотдоги.

В Инвуде, ирландском квартале Джима на севере Манхэттена, немецкая лавка продолжала соседствовать с русской, а японец Эди Яно записался добровольцем на флот. В 1945-м он вернулся домой без наград, лишь со звездочками за участие в боях на нашивках, зато целехоньким.

На окнах пятиэтажек появились голубые звезды – сколько звезд, столько парней ушли на фронт. Потом стали вывешивать золотые звезды – погиб в бою. К концу войны на многих окнах многодетного ирландского Инвуда было по два-четыре золотых пятиконечника.

Нью-йоркским мальчишкам раздавали гигантские полотнища флагов, и они колоннами проносили звездно-полосатую растяжку по улицам. “Мы шли, а люди прямо из окон бросали на флаг деньги – для победы”, – вспоминает Джим.

По Нью-Йорку раскатывали грузовики, призывая сдавать на переплавку домашнюю утварь. “Отольем пули для врага!”, – взывали транспаранты, и американки в патриотическом порыве метали в открытый кузов свои кастрюли и сковородки.

Мужчины встали в очередь на фронт, женщины – к станкам. Вечно хмельной, уткнувшийся в газеты отец Джима, Джим-старший, оказался в поварском резерве морфлота: он был очень расстроен, бросив на холодильник извещение о том, что на действительную службу его не берут.

Мать Хелен отливала гильзы на заводе в Нью-Джерси. На подъездах, в витринах магазинов появились плакаты – Дядя Сэм, прижимающий палец к губам: “Loose lips – sank ships” (“Раскрытый рот топит корабли”, или  “Болтун – находка для шпиона”).

“Поможем русским!”

На правом берегу Ист-ривер напротив Манхэттена до сих пор возвышается здание темного кирпича с маяком на крыше. Маяк уже давно не работает. Недавно на здании появилась гигантская растяжка – “продается”.

Спам

Во время войны здесь размещалась фабрика компании Hormel, где делали тушенку “Spam” , ту самую, что по ленд-лизу поступала в СССР. До появления интернета название ничего не означало и просто было созвучно ham (ветчина). В семье Джима эта дешевая тушенка тоже была частью рациона – ее добавляли в яичницу по утрам. Война принесла продовольственные карточки – на сигареты, масло, мясо и бензин. Хотя хлеба было по-прежнему вдоволь. Курево Джим бегал клянчить на манхэттенский пирс в район 50-х стрит, откуда уходили военные корабли – морячки в белых шапочках, к которым проныра Джим обращался не иначе как “сэр”, подавали сигареты не штуками, а пачками. Он не курил, он продавал ходовой дефицит и покупал “патриотические” почтовые марки по 25 центов за штуку, выручка от которых шла в оборонный бюджет. На “четвертак” можно было купить две пачки Lucky strike или пять конусов мороженого в вафле – к концу войны у Джима был целый альбом таких марок (небольшой флаг на зеленом фоне), которые он в честь победы обналичил.

Когда Германия напала на СССР, на Таймс-сквер стали появляться коммунисты, агитирующие за вступление Америки в войну в Европе. “Мы так поможем истекающим кровью русским!”, – объяснял усатый дядька, разрешивший Джиму тоже поставить подпись – даром что мальчишка.

Джим с приятелями безбилетно проскальзывали в кинотеатры, где перед кино непременно крутили “журнал” – сводку видеоновостей с фронтов, и следил за тем, что происходит в СССР.

“Журналы” обычно начинались кадрами, изображающими, как немецкий сапог со свастикой раздавливает карту Европы. Черное пятно, символизировавшее оккупированные гитлеровцами территории, растекалось все шире. Когда на экранах нью-йоркских кинотеатров появились кадры ленинградских детей-блокадников, мать собрала узел детских вещей – в русском магазине на Шерман-авеню появился плакат “Поможем России!”, и ньюйоркцы начали сносить сюда свою помощь: одежду и консервы. В груз для СССР попал любимый синий шерстяной свитер Джима (“у тебя остаются еще два”, – строго сказала мать).

Перед войной: мать Хелена, Джимми и Билли

“Съесть начисто. Дети России голодают!”, – приказывала мать, когда Джим воротил нос от нелюбимой печенки, купленной на талоны. Тогда даже в богатых кварталах Манхэттена не было хлебных остатков в мусоре. В нынешней России едва ли кто припомнит скромные посылки от простых жителей Инвуда. Может быть, вспомнят американские самолеты, сталь, станки, “студебеккеры” из 11-миллиардного ленд-лиза США для СССР, значительно позже и после многочисленных переговоров согласившегося вернуть 7% от этой помощи, но так до конца и не расплатившегося.

Поколение американцев Второй мировой вовсе не ждет от России какого-то специального “спасибо”. Совсем нет. Эти старички и старушки помогают другим, вывешивают в окна звездно-полосатые флаги, не просят вспомоществования и умирают по тысяче человек в день. Их называют “поколение МЫ”, поколение победителей из той Америки, которой уже нет. Им на смену пришли бэби-бумеры, “поколение МНЕ”