«Вследствие исторической катастрофы, из-за того, что Тит, император римский, разрушил Иерусалим и народ Израиля был изгнан из своей Страны – родился я в одном из городов изгнания. Но я всегда воспринимал себя, как рожденного в Иерусалиме.»
Шмуэль Йосеф Агнон
Нобелевская речь, 1966 г.
Мой новый френд по Фейсбуку, российский еврей, филолог, родившийся в Душанбе и живущий на Дальнем Востоке, написал такой вот пост. Воспроизвожу его почти целиком.
«Наверное, я ущербный. С национальным или националистическим чувством у меня все хорошо. Его нет совсем. Ну, почти совсем. Когда я чувствую себя евреем? Когда напарываюсь на антисемита. Зато, когда вляпываюсь в коммуникацию в стиле “понаехали Равшан/Джамшуды”, чувствую себя очень даже таджиком. Когда мне начинают объяснять про «Рашку» и ордынство, начинаю остро понимать свою русскость. Наиболее остро чувствую себя дальневосточником, рядом с тем, кто уверен, что здесь жить нельзя. А в нормальном состоянии, рядом с нормальными людьми, этот Гондурас у меня совсем не чешется.»
Под постом – одобрительные комментарии, один из которых предельно кратко подытоживает: «Так и должно быть»…
Лет тридцать с лишним назад и я, наверное, мог бы написать подобный текст. У меня тоже «не чесался этот Гондурас», я тоже с гордостью повторял фразу, что чувствую себя евреем только перед лицом антисемита – при том, что такие напоминания о моем еврействе я получал достаточно часто и регулярно. Да и как могло быть иначе? Родным языком был русский, я воспитывался в русско-советской культуре и тоже считал, что «в нормальном состоянии, рядом с нормальными людьми» национальная тема вообще не существует. И что так и должно быть.
Из еврейского у нас дома был только идиш, на котором разговаривали родители между собой, когда хотели, чтобы мы с сестрой не поняли, о чем идет речь, – да еврейские анекдоты. И разрешенный коммунистами Шолом-Алейхем на книжной полке. Родители пережили «дело врачей» (я родился аккурат накануне официального сообщения о «врачах-убийцах») и послевоенный советский антисемитизм; годы моего взросления пришлись на «борьбу с сионизмом» – так что они просто боялись говорить со мной на еврейскую тему, чтобы не ляпнул лишнего в школе. О еврействе я не знал ничего. Совсем ничего. Да меня это особо и не волновало.
В школе, естественно, я учил русскую литературу и историю – и только иногда чувствовал неловкость и пустоту. Отождествлять себя, подобно моим русским одноклассникам, с легендарными персонажами – вроде богатыря Пересвета, бившегося с Челубеем – я не мог и понимал это. А о пастухе Давиде, сразившем великана Голиафа и ставшем царем Израиля, в школе не рассказывали. Я знал, что такое «Слово о полку Игореве» и «Повесть временных лет» – но понятия не имел о ТАНАХе…
Став старше, я заинтересовался культурой Востока – сначала японской, которую очень люблю до сих пор, потом шире – китайской, индо-тибетской, исламской. От конфуцианства и буддизма до индуизма и суфизма – пребывая при этом в полном невежестве во всем, что касалось иудаизма и еврейской культуры. Единственным, хотя и очень слабым оправданием мог служить только тот факт, что литературы по иудаике – в отличие от книг по востоковедению (хотя и написанных, разумеется, с обязательными марксистско-ленинскими комментариями) – в открытом доступе не было совершенно.
Только здесь, в Израиле, я ощутил всю чудовищную глубину своего невежества во всем, что касалось еврейской традиции и иудаизма; осознал, какой гигантский пласт великой культуры – моей собственной культуры! – я упустил. Я читал Бхагавадгиту – и не читал Тору. Читал аль-Газали – и не читал Рамбама. Читал Руми и Хайяма – и не читал Йеѓуду ѓа-Леви и Шломо ибн Гвироля. Читал «Лунь Юй» Конфуция – и не читал «Пиркей авот»… И это не говоря о русской литературе, на которой я вырос, – и, соответственно, о еврейской литературе, не только ивритской. Список бесконечен…
Как мог я продолжать привычно считать себя начитанным и интеллигентным человеком, когда два рыночных торговца на иерусалимском рынке обсуждали какой-то пасук (отрывок) из Торы, цитируя походу наизусть, как комментировал этот пасук такой-то великий раввин – и что ответил ему на это другой великий… и кто-то из покупателей уже вставил свою цитату из Талмуда… а я стоял и слушал, наслаждаясь этой сценой и осознавая при этом, что у меня нет ни малейшего понятия ни о предмете дискуссии, ни об их аргументах…
Каково было мне, невежде, узнать, что тема перевоплощения душ, всегда интересовавшая меня в восточных учениях – оказывается, существует и раскрыта в иудаизме…
И как чувствовал я себя, слыша вокруг библейские имена соотечественников, когда прожил полжизни сначала Юрой, потом Юрием Борисовичем – вместо того, чтобы быть Йеѓудой бен Барух. Йеѓудой из колена Йеѓуды…
Воистину, родился я в одном из городов изгнания…
Прошли годы. Я смог хоть чуть-чуть прикоснуться к традиции. По крайней мере, ощутить ее невероятное величие.
Мне больше не нужны антисемиты, чтобы чувствовать себя евреем. Нет, «мой Гондурас не чешется», но мое еврейство теперь спокойно присутствует со мной в нормальном состоянии – как и у других нормальных людей вокруг меня. Как данность.
Я не стал меньше любить японскую культуру – но моя любовь к ней стала другой. Я поймал себя на том, что раньше смотрел на нее (и на японцев) снизу вверх – а сейчас смотрю на равных. Потому что за моей спиной стоит теперь не менее великая культура, о существовании которой я раньше не подозревал. Разумеется, меряться с японцами или с кем-нибудь еще величием традиции и культуры мне не приходит в голову.
Теперь, когда я читаю своих любимых суфиев, я вспоминаю или же ищу подобные высказывания еврейских мудрецов – и радуюсь, потому что благодаря этому сопоставлению открываются мне новые грани.
Я стал с бóльшим уважением и пониманием относиться к чужому национализму – и это слово перестало быть для меня ругательным. Когда мне пришлось по ряду личных причин переехать из Израиля в Латвию, я позиционировал себя там – и ощущал себя – как еврей и израильтянин. Именно в такой последовательности. Я счел обязательным для себя выучить, насколько возможно, латышский язык – при том, что, живя в Риге, можно прекрасно обходиться русским и английским. И я заговорил по-латышски – и почему-то не с русским, а с ивритским акцентом.
Я сочувствовал своим знакомым русским латвийцам, когда они вполне справедливо возмущались перегибами в национальной и языковой политике Латвии – совершенно неадекватными перегибами. Но при этом я мог понять и страх латышей перед русской (а потом и англо-американской) культурной и языковой экспансией. Страх утраты и исчезновения своего языка и культуры – который мои русские собеседники просто не могли почувствовать и понять так, как чувствовал и понимал его я.
Мне тоже не нравится, когда начинают «объяснять про «Рашку» – но при этом я не чувствую себя русским. Мне не нравится это, потому что я еврей, не выносящий, когда мою страну называют «Израиловкой».
Мое отношение к русской культуре, в которой я вырос, тоже изменилось. У меня ушел тот, школьный еще, комплекс неполноценности – из-за того, что не мог я отождествить себя с богатырем Пересветом.
Потому что совсем недавно, в часе езды от моего дома, в земле колена Йеѓуды, стоял я на холме, где стояло войско царя моего Шауля, а напротив – плиштим, филистимляне. А внизу была долина, где юноша-пастух по имени Давид поразил камнем в лоб великана Гольята, Голиафа, и его собственным мечом отрубил ему голову…
…Под постом моего френда я поставил плачущий смайлик. Я ведь тоже родился в одном из городов изгнания.
Be the first to comment on "Родившийся в изгнании"