«Трагическая» – не трагедия…

Бела Гершгорин

Всякий раз, устремляясь с толпой себе подобных к ступеням Карнеги-Холла, я не перестаю думать о замечательной нью-йоркской избалованности: лучшие исполнители, лучшие оркестры мира – неизменно в гости к нам! Когда на афишах появилось живописно небритое лицо Валерия Гергиева – нынешнего руководителя Мюнхенского филармонического оркестра, ваш корреспондент ощутила некое смятение чувств: проявить гражданскую сознательность и воздержаться? Не проявила: соблазн был велик, и самооправдание подсказывало, что в цене все-таки музыка, а не политическая муть и пена. Хотя…

Программа двух вечеров была роскошной: первый – «Вальс» Равеля (солист – Пьер-Лоран-Эмар), Третья симфония Бетховена, вечер второй – Дебюсси, прелюдия к «Послеполуденному отдыху фавна», Четвертая симфония Шуберта и Четвертая же Малера (сопрано – Гения Кумайер).

Короткая справка. Мюнхенский симфонический оркестр был основан в 1893-м году сыном владельца фабрики фортепиано Францем Каймом, в честь чего и получил первое название – «Кайм-оркестр». Местом выступления стал городской концертный зал Тонхалле. На заре существования оркестром руководил сам Густав Малер, некоторые произведения которого были исполнены вновь созданным коллективом впервые. Через семнадцать лет появилось новое название – «Оркестр Мюнхенского музыкального общества». В начале Первой мировой войны он закрылся: частные средства иссякли, других не было. По окончании войны город расщедрился на финансирование и оркестр возродился снова. В его истории были откровенно неблаговидные страницы: с приходом к власти Гитлера на его эмблеме появилась свастика. В послевоенную разруху коллектив был временно распущен: Тонхалле лежал в развалинах. Но затем его деятельность возобновилась. С 1979-го по 1996-й годы оркестром руководил немецкий дирижер румынского происхождения Серджиу Челибидаке.

Неизменно едкий критик «Нью-Йорк Таймс» Джеймс Ойстрах не без сарказма заметил, что маниакальная приверженность Челибидаке репетициям даже произведений известных, обыгранных, служит золотую службу и сейчас, когда маэстро Гергиев, внешне куда более демоничный, нежели Челибидаке, репетициями музыкантов, мягко говоря, не изводит…

Два произведения Равеля – дань поклонения жанру венского вальса и американского джаза. La Valse – поразительное подтверждение тому, как взаимопроникновение реальности и искусства порождает новые, подчас причудливые формы последнего. Еще в 1907-м году тридцатидвухлетний Равель загорелся идеей создания великолепного, большого вальса – апофеоза блестящего венского, восславляющего Шуберта и Штрауса. Но время от идеи до воплощения было временем на краю пучины: декаданс, распад, погружение во мрак Первой мировой войны.

Равель называл своим учителем Эдгара По – вот кто умел создавать атмосферу таинственности и мистического ужаса: привычное раскалывается на куски, попадает в водоворот, и воспоминания – та отчаянная соломинка, за которую цепляется воображение, пока разум не сдался безумию… В предисловии к партитуре равелевского «Вальса» для музыкантов говорилось: «Вокруг клубятся облака. Постепенно они рассеиваются, и сквозь дымку мелькают силуэты танцующих пар. Постепенно появляется огромный танцевальный зал, полный фигур в движении. Свет ярче, вспыхивают канделябры – фортиссимо!»

Длинное нервическое крещендо: да, это действительно старый любимый вальс, но иной – изломанный, болезненный, словно сквозь завесу издерганной памяти. Вальс-тревога, вальс-крушение.

Фортепианный концерт Равеля Соль-мажор – мир другой, география другая. Это джаз – но не рафинированный американский (если только джаз вообще может быть рафинированным…), а словно услышанный очаровавшимися французскими романтиками. Опровергая расистские заявления о том, что эта выморочная музыка – дешевая, вульгарная однодневка, развлечение понятно кого… – скоро исчезнет, Равель предсказал, что джаз, не особенно серьезно воспринимаемый на родине, скоро станет музыкой мира. Композитор ездил в США в 1920-м , с восторгом слушал евангелические песнопения, впитывал гарлемский ренессанс. Кульминацией восторга стало создание двух концертов – Соль-мажор, который знатоки прозвали «милым и добродушным» и Концерта для левой руки – мистического, с элементами демонизма.

Мы с упоением слушали первый! Пьер-Лоран Эмар – пианист замечательный, сочетающий французскую изысканность с той серьезностью понимания джаза, о которой мечтали Равель и Стравинский: шарм, музыкальное многоцветье – и страх невероятного риска, когда отчаянный погружается в импровизационный поток.

Воистину американские горки: в отделении втором от джазового Равеля – к Бетховену! Об истории создания «Героической» симфонии великого венца известно достаточно: кто-то вполне может не помнить мелодического своеобразия части первой, кто-то – не знать, что один из самых скорбных похоронных маршей (который неведом разве что глухим) – это часть вторая. Но практически любой слушатель наверняка знает, что вначале Бетховен посвятил свое творение Наполеону Бонапарту, а затем с негодованием переименовал, как только его кумир провозгласил себя императором.

Она величественна и сложна. Это еще классика – но уже шествование по романтической тропе. Это разрывание всех и всяческих формальных схем – и четвертая симфония Малера, которая прозвучит во время второго представления оркестра через день, явит слушателю сложнейшее многотемье: потемки души, идущей через хаос. Однако Гения Кумайер – сопрано совершенно чудесное, сделает малеровский эпический замысел несколько облегченным: ее прозрачный ангельский голос – намек на наличие в небесах одного лишь рая. Что легко принять – если поддаться самообману.

И был второй вечер, и «Трагическая» симфония Шуберта вызывала легкое недоумение: где же трагедия, когда, по ядовитому выражению того же критика «Нью-Йорк Таймс» – в «Менуэте» почти галоп? Впрочем, может, юный композитор несколько лукавил перед собой и человечеством…

…Оркестр и дирижер демонстрируют несомненную слаженность, что бы там не говорили о пренебрежении Гергиевым частыми репетициями. Но все, кроме лада с собой, чувствовала моя бедная душа, когда на выходе из зала и после первого, и после второго дивных музыкальных вечеров видела демонстрантов с плакатами: протестующие держали их перед собой и выкрикивали содержание с сильно нашим акцентом: «Гергиев – придворный дирижер кремлевского диктатора, сторонник бандитского вторжения на территорию Украины…» Да…

Сказать ли в качестве самооправдания известное: только музыка самоценна? Вспомнить ли Игоря Стравинского,  который с негодованием писал: «Какая разница, Бонапартом-республиканцем или Бонапартом-императором была навеяна Третья симфония? Есть только музыка – и только она имеет значение!»

Останусь с личной ответственностью за свое смятение и выбор.