Тропою сердца

Бела Гершгорин

/ Послесловие к шестнадцатому кинофестивалю в Трайбеке/

Он как-то быстро отблистал,  кинофорум, который несет зрителю решительно все – и явно-неявно политизированную документалистику, и обилие экспериментальных программ, и возможность поучаствовать в уличном шествии, и шанс куда более ограниченный – посидеть в избранной аудитории за интеллектуальной беседой со звездами вроде Скарлетт Йохансон или Тома Хэнкса… «Но есть сильней очарованье»: в обилии художественных кинолент, помимо разных, было много реально хороших. И очень хороших тоже.

Фильм сорокавосьмилетнего эстонца Райнера Сарнета «Ноябрь» (November) вызвал море эмоций, варьирующихся от восторга полного и совершенного до активного неприятия. Мнение коллег, увидевших его раньше, чуть расхолодило меня: «Да ну, мистика…» – с неопределенным оттенком все-таки неодобрения. Потому на «Ноябрь» я, что называется, забежала – скоротать время между другими просмотрами. Да так и осталась в его черно-белом плену.

Хотя, казалось бы, что нам Гекуба? Что нам, сегодняшним, на каком бы языке не изъяснялись и в каких широтах не бросили якорь, забытая-заброшенная эстонская деревенька девятнадцатого века? Ее жителей и жителями-то с трудом назовешь – так, полулюди, обитатели: одеяния – чистое рванье, чумазые лица не знают воды и мыла, свалявшиеся волосы явно не касаются гребня. Животные спят вместе с хозяевами – в закопченных избах на прелой соломе. Персонажи выглядят туповато – но только на первый взгляд: они фантастически изворотливы, изобретательно воруют друг у друга и совершенно бесстрашно – у господ-немцев. Осуждать вряд ли стоит: житье такое – тяжелое, существовать как-то надо, долгую зиму протянуть… Впрочем, людям не скучно, компания у них колоритная: оборотни, духи, одомашненные чудища из металлического хлама и костей животных. Имя последним – «кратты», они шустрят по хозяйству и помогают своим владельцам тащить все, что плохо и не очень плохо лежит. Жизненная сила «краттов» – от дьявола, условие владения таким сокровищем – продажа собственной души. Есть в этой тмутаракани и еще диво – культ покойников:  сами не видящие лишнего куска и грязным-грязные, для своих мертвых деревенские жители накрывают вполне приличные столы и топят бани. Гости с того света являются разодетыми в чистейшее белое – читай: потусторонний мир явно привлекательней земной зачуханности.

В языческом поселении случается людям и влюбиться. Если вдруг нет взаимности –  они, не мудрствуя лукаво, идут к местной ведьме – старенькой сморщенной бабульке, которая дает весьма экзотические советы по сему деликатному поводу. К ней и устремляется за помощью  молоденькая девушка Лийна (Риа Лест) которая любит односельчанина Ханса (Йорген Лийк) – а он, деревенский увалень, смотрит на господскую дочку. Лийна-то личиком покраше – да мужичка, а у той шелка и бархат. И тут выясняется, что квалификация у бабушки-ведьмы так себе, средненькая: присоветовать убить соперницу она может, а вот раскрыть глаза нелюбящему – увы.. Старенькая и свою-то судьбу устроить не сумела – вот и сидит с отцом Лийны на лавке и вспоминает: да-а, крепко ты тогда меня зацепил, топиться хотела… «А жену мою – это ты?» – спрашивает человек почти без эмоций. Она спокойно кивает: ну, понятно, я – извела, извини, но не считаться же нам теперь… Да и сам видишь, что рецепт негодящий… Добрая душа Лийна на смертоубийство не пошла, соперница-барышня сама померла – а Ганс остался дурнем, хоть и нашлось в итоге некое венчальное кольцо, якобы нечто сулящее… Но никакого очевидного счастья не нарисовалось – и чем дальше, тем туманней: правильно, мистика.

Некоторые критики узрели в таинственном фольклорном сказе счастливый конец –  я, признаться, нет: что же это за счастье такое, если и привороты не работают, и доброта душевная не вознаграждается – голубка Лийна кончает жизнь на дне ручья, и найденное стариками-односельчанами золото древнего клада идет на украшение мертвой. Дети бы возопили, что в корне неправильная сказка – без свадебного стола в конце,  а взрослым вздохнуть: до чего горькая жизнь людям выпадает – при свете дня все серо, только ночью деревья и трава полыхают буйным серебром.

Чтобы так колдовски снимать, нужно иметь и третий, и пятый глаз. Всего пары цветов, черного и белого (которых, строго говоря, в природе не существует), хватило для того, чтобы сердце переполнилось – пусть и не радостью.

И была еще полусказка – с метафорами попроще и концом вроде повеселее, но эта веселость – скорее, желаемое за действительное. Греческий режиссер Елина Псайкоу сняла трогательнейший фильм «Сын Софии» (Son of Sofia) о русском мальчике Мише, детство которого  закончилось со смертью папы и отъездом мамы в Грецию, где она попыталась устроить свою жизнь во второй раз – конечно, с мыслью о светлом будущем сына. Красавица София (болгарская актриса Валерия Чепланова) немножко схитрила, сочинив от имени Миши прочувствованное письмо престарелому бездетному вдовцу. Сработало, пригласил, женился. И теперь Миша – мамин медвежонок (обожавший в России свое воплощение – добродушного олимпийского мишку),  должен жить в холодном доме мерзковатого дяди Никоса, учить абсолютно чужой язык чужой страны, запоминать имена патриархов семейства отчима, глядящих с фото – и подумывать о страшном…

В фильме много животных – костюмов и чучел из реквизита дяди Никоса,  худого Карабаса-Барабаса, бывшего телеведущего детских передач, ненавидящего детей (а в жизни – обаятельнейшего греческого актера Танасиса Папагеоргиу, который мило улыбался нам, зрителям и прессе, со своего места в зале манхэттенского «Синеполиса»). Образы зверья появляются везде – и там, где никакой живности не место: чучела коров в спортивном зале так же нелепы, как старые дядьки со встопорщенными усами, которых Миша обязан полюбить. Так же, как и зрелище летних олимпийских игр 2004-го года, которые в Греции положено смотреть всей семьей, молитвенно. Чужая олимпиада! Наша была лучше, родней! Песня про ласкового Мишу звучит до звона в ушах: до свиданья… Но можно тихонько, когда дом спит,  облачиться перед зеркалом в медвежью шкуру – и представить, что ты сильный и зубастый.

У этой сказки, в итоге, тоже плохой конец – хотя смерть злодея, казалось бы, должна подарить душевный мир и Мише, и его затравленной маме. Но и он, и она успели повидать столько несказочного…

Психодрама еще одной дамы-режиссера Сары Адины Смит «Сердце Бастера Мола» (Buster’s Mal Heart) – очередная аллюзия сказочного посыла – в данном случае, камня у расходящихся дорог: по этой пойдешь – удачу найдешь, по другой…  Дети верят в несбыточное, сочиняют себе истории и роли – никому не придет в голову назвать это отклонением от нормы. Когда же по тропам воображения идет взрослый, подобное уже называется девиацией сознания. Между тем, иной человек просто ищет свой путь – среди возможных других. Или он уже шел по нему?

Бастер (совершенно неповторимый Рами Малек) служил скромнейшим гостиничным клерком, имел жену и маленькую дочь. И большую головную боль: супруга была недовольна безденежьем и постоянно попрекала. Может, человек оказался просто не готов поверить, что выпавший удел – единственно возможный?  Может, он не выдумал, а просто вспомнил нечто бывшее с ним – в ином ли времени, пространстве? Таинственный ночной визитер, одержимый идеей тотальной конспирации , словно поджег бикфордов шнур памяти: вот вчерашняя мелкая сошка – уже в бегах, вламывается в оставленные на зиму летние резиденции богатых людей, примеряет на себя иную жизнь, не забывает позвонить на ток-шоу: вот он я!  

А вдруг немереная свобода, не ограниченная никаким сидением за стойкой ненавистной ночной гостиницы – это крушение? Бастер, с длинной бородищей и потухшими глазами, видит себя на лодке затерянным в безбрежном океане – ни берега, ни капли пресной воды, ни руки бога. И снова снега Монтаны – привиделись или настоящие? Горы и горы: за беглецом, окопавшимся в пещере, гонятся рейнджеры, вот окружили кольцом – а его след простыл, только синеватый дымок костра свидетельствует: был человек, только что…      

Вольно каждому любить свое: кому-то по нраву кино, где все понятно – ни иносказаний, ни метафор. Абсолютно не возражаю. Кого-то завораживает сюжетная закрученность, кого-то – причудливый  киноязык. Если же в тигле сплавлено то и другое вместе, начинается праздник. Кинофестиваль в Трайбеке его и подарил.