Василий + Федерико = Любовь

«Рим в 11 часов», законченный Феллини в 1952 году, и «Дорога» (1954) появились у нас в Москве, по-моему, году в 1955-56-ом, когда уже в атмосфере чувствовалось приближение эпохи «оттепель». «Ночи Кабирии» нам показали сразу в 1957-ом. Конечно, мы в Москве потом смотрели и «Сладкую жизнь» в 1960, и «Восемь с половиной» в 1963, и «Амаркорд» в 1973, и другие фильмы Феллини.

Первую значительную роль в кино Василий Шукшин сыграл в 1958-ом в фильме Хуциева «Два Федора». В этом же году был опубликован и первый рассказ Шукшина. В 1964-ом году он сделал из нескольких своих рассказов сценарий, по которому получился прекрасный добрый фильм «Живет такой парень» с Куравлевым в главной роли. Только в 1972-ом Шукшин поставил по своему сценарию второй замечательный фильм «Печки-лавочки», а потом и «Калину красную», которая вышла в год его смерти…

Спектакль Славы Степнова в Нью-Йорке, премьера которого состоялась 4 декабря 2015 года, шёл в длинном и нешироком зрительном зале, уставленным рядами стульев с задрапированными окнами, выходящими на темную улицу, ну, прямо как в старых провинициальных или подмосковных летних кинотеатрах. Сцена очень низкая, не сцена, а подмостки, на которые легко подняться и спуститься тоже легко, и передний край сцены – не ровная прямая, отделяющая актёров от зрителей, а какая-то ломанная. На сцене – какие-то остатки декораций, и не театра вовсе, а скорее цирка (сценограф и дизайнер по костюмам Наталья Вихля).

Свет в зале гаснет, и в полной темноте начинает звучать мелодия Нино Рота, (кажется, из фильма «Амаркорд»). Музыка эта медленная, нежная, радостно-печальная, волнующая. Музыка больших ожиданий и всё ещё не сбывшихся надежд, и она такая узнаваемо-феллиниевская, киношная. На фоне этой музыки в полной темноте начинают звучать голоса, оживлённо разговаривающие по-итальянски, и сначала они звучат почти как в кино, записанные на звуковую дорожку, но потом становится ясно, что это живые голоса живых людей, перемещающихся по сцене. Они доносятся до зрителя то из одного, то из нескольких углов сцены, перебивая друг друга, и, наконец, луч света, направленный на сцену, освещает группу из нескольких актеров, слегка загримированных под клоунов. У них, повидимому, перерыв или конец репетиции, и они просто болтают по-итальянски о чем-то своем и переругиваются друг с другом, не обращая на нас внимания. Одеты они небрежно и просто – брюки у мужчин, юбки у женщин, во что-то светло-серое, не яркое, так что выглядят они почти как в черно-белом кино раннего Феллини. И, вдруг, один из итальянских клоунов, длинноногий, с нелепыми белыми кругами на щеках и грустными глазами, как и полагается настоящему клоуну (актёр Роман Фрейд), не меняя элегического, почти неподвижного выражения своего клоунского лица и глядя куда-то поверх наших голов, вдруг произносит на чистом русском языке «В курортный городок приехал цирк…».

Волшебная вещь – актёрское слово! Без перемены декораций, без всяких ухищрений, только слушая грустного длинноногого клоуна, мы сразу переносимся в совершенно другой мир, в далёкий российский приморский городок. И дальше мы слушаем и смотрим историю, случившуюся на курорте с плановиком Чередниченко, человеком себя уважающим, имеющим доход и положение в обществе и желающим жениться (ну, прямо как у Чехова в рассказе «Хороший конец»). Он почти что влюбляется в молодую циркачку и тут же, на той же сцене, но только в дальнем правом углу, стоя у трапеции, идёт делать ей предложение. Этим забавным случаем из рассказа Шукшина «Чередниченко и цирк» начинается цепь живых рассказов и разговоров, и мы знакомимся с разными людьми, в основном, одинокими или не очень счастливыми и мечтающими о другой, более красивой жизни, и все эти разговоры и ситуации разыгрывают перед русскоязычным зрителем грустные итальянские клоуны.

Невозможно определить жанр этого спектакля. Не цирк, не драма, не чтение рассказов на сцене, не репетиция, не кино в театре, не театр в кино. Актёры (Лиза Каймин, Лена Строганова, Давид Варер, Элла Айберк, Кристина Аугуст) до конца спектакля остаются в своих невыразительных обыкновенных одеждах, только иногда накидывая, например, красный плащ, чтобы поменять образ и из невезучего деревенского Витьки, угодившего в тюрьму, превратиться в городского прокурора. Пантомима им заменяет почти все предметы типа стакана с водкой или альбома у художницы, рисующей старика, и в их пантомиме больше условности, чем тщательной натуральности. Но это всё неважно. Важно то, что тебе всё время интересно так, что нехватает времени заметить какие-либо детали.

Почему нас так волнуют эти шукшинские простые истории из жизни самых обыкновенных людей? Ведь среди героев этих пяти рассказов Шукшина нет ни бунтарей, ни негодяев, ни мудрецов, ни идиотов. Нет даже жителей столиц. Это обычные люди, которые давно смирились с бесконечно трудным, выматывающим бытом советской провинции 50-70х годов, но не могут не мечтать и надеяться на лучшее. Оптимист плановик Чередниченко; незадачливый Витька, угодивший по пьянке в тюрьму, и его самоотверженная мать, готовая на любые средства, лишь бы его оттуда вытащить; деревенский старик, приходящий на берег реки посидеть на закате, и городская девушка-художница; шорник, балалаечник и мечтатель Аким и его суровая жена Марфа; наконец, Славка, который учится играть на гармони, его мать, получающая на него алименты от отца, который их и знать не хочет, и их странный гость, бывший пьяница, ставший одиноким трезвенником и занудой. Всё это так далеко сейчас от нас во времени и пространстве… Чем же они могут зацепить, растрогать нынешнего американского зрителя? Вы, конечно, можете сказать, что для некоторых зрителей, как для меня, например, эти времена и места окрашены ностальгией по моей юности. То же самое можно сказать и о моем восприятии Феллини. Но разве только люди моего поколения попрежнему смотрят фильмы Феллини или читают рассказы Шукшина? Конечно, нет. Дело тут в другом, и кажется, в спектакле «Василий + Федерико» театру Славы Степнова удалось раскрыть и наглядно показать интересный феномен похожести таких разных художников.

То, что делают со зрителем итальянские клоуны, это и есть главный секрет театрального искусства – они заставляют нас сочувствовать и волноваться за смешных и трогательных героев Шукшина! Возможно, думаю я, будучи иностранцами (все мы друг другу – иностранцы!), они исключительно бережно и серьёзно относятся к героям рассказов Шукшина, и это вносит в их необыкновенно естественную, живую игру дополнительный эффект. Но ведь и сами эти герои Шукшина всегда глубоко серьёзны в своих чувствах и потому бывают так смешны. Они же не играют, а живут! И это так похоже на моих любимых героев Феллини. Плюс (помните название спектакля?) страстная любовь актёров к тому, что они делают на сцене. Увлечённость жизнью, происходящей здесь и сейчас, вот на этих самых серых подмостках (или на пыльной площадке перед движущейся камерой – думаю я). Наслаждение от возможности быть проводником чувств авторов и их героев. Вот что рождает естественную выразительность и точность интонаций, жестов, взглядов актёров. Перед нами проходит галлерея живых людей, а не портретов в интерьере. Тут главное – не быт, а жизнь, т. е. мысль, чувство и живое слово, выражающее и то, и другое.

Кроме ностальгии по юности в каждом взрослом человеке живёт ещё одна вечная ностальгия по прекрасному несбывшемуся. И в сердцах большинства людей живёт мечта о лучшей жизни и, если они одиноки, надежда на любовь и близость, или хотя бы, на сочувствие к себе других (или жалость, как любят говорить русские). Чтобы жить обыкновенной жизнью, надо иметь много мужества. Оба мастера Феллини и Шукшин любили людей именно за эти объединяющие всех людей чувства, за способность мечтать в любых ситуациях, за мужество, с которым обыкновенные люди переносят трудности. Видимо, Слава Степнов и его актёры любят тоже самое, одним словом: Василий + Федерико = любовь.

Галина Хотина

Нью-Йорк, март 2016 г.   

После нью-йоркской премьеры, театр Steps покажет “Василий + Федерико” в Бостоне, в помещении “Театра на крыше”, 19 и 20 марта, и в Нью-Джерси, в Fair Lawn Russian Club, 26 марта.